Что такое память?

Что такое память?

Функция мозга состоит в том, чтобы
выбирать из прошлого,
умалять и упрощать его, но не хранить.

— Генри Бергсон, «The Creative Mind», 1911г.

Бергсон на многие годы опередил свое время своим утверждением о том, что функция мозга состоит не в том, чтобы хранить прошлое. Многие теоретики высказывают нам идею о том, что утверждение «вы можете знать о том, что произошло, потому что вы помните это» является иллюзией, которая создана человеческой потребностью извлекать смысл из разнообразных элементов пережитого опыта. В книге «Изобретательность памяти» {«The invention of the memory») Израиль Розенфельд убедительно «прочесывает» поле сознательных переживаний и приходит к ряду потрясающих заключений — в частности, о том, что то представление о памяти, которое мы обычно имеем, не является адекватным и вводит нас в заблуждение. Он рассуждает о том, что « не существует фиксированных образов, на которые мы полагаемся, а есть образы воссозданные — воображаемые — прошлое, смоделированное соответствующим образом для настоящего». Джеральд Эдельман, который получил Нобелевскую премию за свои ранние работы в области иммунологии, уместно называет этот феномен — «Вспоминаемое настоящее». Эктер Эхсен в своей книге «Основные понятия эйдетической психотерапии» показывает, что креативность и статическая память являются полностью противоположными друг другу явлениями.
Вместо того чтобы записывать линейную последовательность событий, память, скорее, похожа на игру с «Мистером Картофельная Голова». В зависимости от того, как чувствует себя человек в данный момент времени, его разум выбирает те цвета, образы, звуки, запахи, интерпретации и реакции, которые обладают похожими оттенками возбуждения и чувства, и затем выдвигает их на первый план в различных сочетаниях, производя то, что мы называем памятью. В отношении выживания, память является особым видом восприятия; она является точным отпечатком события.

В этом смысле память — процесс, посредством которого организм создает «гештальт» (функциональную единицу) опыта переживания. Этот гештальт может быть правдивым изображением реального события, или, с той же легкостью, он может быть выраженной совокупностью не связанных друг с другом данных из нескольких различных событий — другими словами, мозаикой. Именно поэтому свидетели часто дают удивительно различные описания одного и того же инцидента.

Мозг и память

В течение более чем ста лет ученые демонстрировали то, что мозг разделен на области, каждая из которых отвечает за разные чувства. В нем есть зрительные, слуховые, обонятельные, вкусовые, осязательные и другие центры. Превалирующая гипотеза состояла в том, что также в мозге должны быть специальные области, в которых записываются воспоминания в виде полных отпечатков событий, которые пережил человек. Давайте посмотрим на результаты пары экспериментов, которые подтверждают или опровергают достоверность этой теории.

Эксперименты Пенфилда над пациентами-эпилептиками.

Большинство популярных мнений о том, что воспоминания оставляют фиксированный след у нас в мозгу возникли под сильным влиянием работы выдающегося канадского нейрохирурга Уилдера Пенфилда. В классических экспериментах, произведенных в 1930-х годах (описанных в книге «Тайны сознания»)*,

* Wilder Penfield. Mysteries of the Mind. Princeton University Press, 1975.

Пенфилд использовал слабую точечную стимуляцию электрическим током для исследования мозга сотен взрослых людей, страдающих эпилепсией. Он хотел узнать, существуют ли области головного мозга, которые можно было бы удалить хирургическим путем (если они не были бы связаны с жизненно важными функциями), для того, чтобы устранить эпилептические припадки. Пенфилд сообщил, что «внезапно [его пациент]вспомнил все, что происходило в его сознании в течение более раннего периода времени. Это был поток прежнего сознания (память), который заструился снова... Иногда он сознавал все, что видел в тот момент... Все прекратилось, когда электрод был вынут...Это электрическое воспоминание под влиянием электрической стимуляции было совершенно беспорядочно... чаще всего событие не было ни важным, ни значительным». Пенфилд (и те, кто пошел по его следам) заключил, что он открыл существование постоянных воспоминаний, оставивших след в определенных областях мозга. До недавних времен ученые соглашались с этим заключением. Однако записки самого Пенфильда ясно дают понять, что большинство этих наплывов картин прошлого были больше похожи на сновидения, чем на воспоминания. Пациенты часто говорили такие слова: «Я продолжаю видеть сны... Я продолжаю видеть разные вещи... видеть сны о разных вещах». В добавление к этому, более чем из пятисот пациентов, которых изучал Пенфилд, только сорок (менее восьми процентов) рассказали о переживании каких-либо воспоминаний.

Эксперименты Лешли над крысами.

Независимо от Пенфилда, примерно в то же время, когда он производил свои хирургические наблюдения, физиолог-экспериментатор Карл Лешли также попытался открыть области мозга, которые несли бы на себе отпечатки памяти. Лешли произвел большую серию довольно неприятных экспериментов, в ходе которых он обучал крыс находить дорогу сквозь лабиринт, а затем систематически отрезал части их мозга. Даже после того, как вся кора головного мозга была почти уничтожена, крысы все еще могли найти дорогу сквозь лабиринт. К величайшему удивлению Лешли, их память о лабиринте сохранялась до тех пор, пока у крыс не оставалось так мало мозга, что они не могли уже делать практически ничего. Лешли провел почти тридцать лет своей жизни, пытаясь отыскать то место в мозге, где размещается память. Но он так никогда и не нашел его.

Несмотря на затраты в сотни миллионов долларов и усилия самых ярких научных умов, так и не удалось найти какие-либо свидетельства о том, что целостная память, размещается в определенной области мозга. Это неожиданное открытие вызвало догадки и предположения относительно природы памяти. Новаторская работа под руководством Эдельмана, Розенфельда, Эхсена и других дала нам возможность иначе взглянуть на память. Идея о том, что память — это не точное записывающее устройство переворачивает наши привычные представления вверх ногами и задом наперед. Делая так, она дает передышку травмированным людям, которые попали в ловушку бесконечных однообразных усилий, пытаясь составить связный фильм о том, что с ними произошло.

Но это выглядит таким реальным!

Если воспоминания — это не буквальные записи событий, то почему же некоторые образы, созданные в периоды интенсивного возбуждения, выглядят такими реальными? Недавнее исследование предполагает, что реальность образа усиливается от интенсивности возбуждения, связанного с ним. Пьер Глур, хирург из Монреаля, работавший в том же городе, что и Пенфилд, только примерно через пятьдесят лет обнаружил, что те «воспоминания», о которых рассказывал Пенфилд, активизировались только тогда, когда электроды стимулировали одновременно и сенсорные области, и лим-бическую долю головного мозга. Лимбическая область мозга в значительной степени отвечает за чувства и эмоции. Глур и его коллеги заключили, что «некоторая аффективная (эмоциональная) или мотивационная значимость для восприятия может быть... предпосылкой для того, чтобы восприятие было сознательно пережито или воспроизведено в памяти, и может означать то, что все сознательно воспринятые события должны допускать некоторую степень эмоциональной насыщенности, какой бы незначительной она ни была». Другими словами, они заключили, что эмоции и чувства необходимы для того, чтобы переживать воспоминания.

В другом исследовании Вильям Грей обнаружил, что малолетние преступники (которых он пытался обучить новый способам поведения) производили реальные изменения только тогда, когда их восприятию сопутствовал эмоциональный оттенок. Иначе они «забывали» то, чему научились.

Другие исследователи развили открытия Глура и Грея, и их выводы были в сущности такими же. Сопутствующая эмоция или чувство является необходимым предварительным условием для любого запомненного элемента переживания. Но что происходит, когда приходит крайнее возбуждение?

События, которые угрожают нашей жизни, стимулируют возбуждение. В ответ на это нервная система переходит в режим выживания и организму приходится принимать немедленное решение. Для того, чтобы справиться с этой задачей, он взвешивает детали сложившейся ситуации и переходит в режим исследования. Он сравнивает настоящее с прошлым в поиске той реакции, которая могла бы помочь разрешить создавшуюся дилемму. Записанные воспоминания оказались бы здесь бесполезны для нас, потому что нам не хватило бы времени просмотреть весь список. Нам нужно иметь полную картину немедленно.

Эти картины упорядочены по разным уровням возбуждения, активации, эмоции и реакции. Переживания нашего опыта категоризованы в соответствии с уровнем активации, на котором они происходили. Аналогией этого могла бы стать многоуровневая библиотека с несколькими рядами книжных полок. Нижние этажи содержали бы книги, относящиеся к низким уровням активации (возбуждения), а те, что на верхних этажах, относились бы к высшим уровням. Если мы представим, что эти книги содержат образы и реакции (связанные картины) соответствующего уровня или категории активации, то на каждом уровне находятся возможные, подходящие ресурсы и реакции, из которых мы можем выбирать. Когда нам нужна определенная реакция, мы не обыскиваем всю библиотеку; мы просматриваем те книги, которые находятся на соответствующем уровне активации.

Например, при идеальной адаптивной реакции на угрожающее жизни событие, нервная система ищет схожие по значимости образы и возможные реакции на соответствующем уровне активации и в соответственном контексте. Затем она делает выбор и действует в соответствии с ним. Она ищет, выбирает, а затем действует. Эта последовательность «угроза — возбуждение» должна включать в себя активную реакцию, иначе она станет оцепеневшей и не завершится.

Неадаптивная реакция на угрожающее жизни событие никогда не завершается сама собой. Примером этого является ситуация, когда нервная система беспрерывно и безуспешно ищет подходящие реакции. И когда ей не удается найти эту насущную информацию, эмоции гнева, ужаса и беспомощности усиливаются. Это усиление стимулирует дальнейшую активацию и вынуждает ее искать значимые образы. И так как найденные ею образы связаны с травматическими эмоциями, то сами образы могут вызвать дальнейшую активацию, не предоставив соответствующей реакции, чтобы завершить этот процесс. В свою очередь, еще более усилившееся возбуждение провоцирует еще более неистовые поиски любых значимых образов. В результате образуется непрерывная и постоянно возрастающая спираль поиска образов, сложенных на наших книжных полках. По мере того, как обостряются наши эмоции, мы все отчаяннее стремимся найти реакцию, соответствующую нашей ситуации, и начинаем неразборчиво выбирать любые образы или «воспоминания». Все выбранные нами образы относятся к похожим друг на друга эмоциональным состояниям высокого возбуждения, но они не обязательно полезны для нашего выживания в тот момент. Они служат топливом для «травматической воронки».
Любая эмоциональная активация, сцепленная с образом, создает переживание воспоминания. Когда человек в отчаянии выбирает образы, связанные со сходным эмоциональным оттенком, даже если они отличаются по своему содержанию, создается «воспоминание». Это воспоминание часто принимается за абсолютную правду о том, что произошло. Из-за высокого уровня эмоции, сопровождающей это переживание, травмированный человек верит, что это правда.

А что если человек достигает этого высокого эмоционального уровня во время терапевтической сессии? Любое предложение или направляющий вопрос терапевта почти наверняка будет включен в эту усиливающуюся, сужающуюся версию переживания. Человек начнет принимать эту версию за абсолютную истину и крепко уцепится за эту эмоциональную правду. Воспоминания должны быть осмыслены и с относительной, и с абсолютной перспективы.

Если мы не вкладываемся в поиски буквальной истины, то мы остаемся свободными для того, чтобы пережить полное и благодатное исцеление, которое становится возмож-ным, благодаря ритмическому обмену между травматической и исцеляющей воронками, происходящему при повторном преодолении. Когда мы позволяем себе создать «воспоминание», которое не обязательно является буквальным, как сделали это Маргарет, Мариус и многие другие, мы даем себе разрешение на исцеление. Поскольку мы не имеем буквального, эмоционально ограниченного убеждения в «истине», мы обретаем благоприятную перспективу для своей собственной жизнеспособности, силы и изобретательности. Часто у нас появляется ощущение того, что могло произойти с нами в прошлом. Будет разумнее всего рассматривать эти «воспоминания» в перспективе, и не чувствовать себя вынужденными принимать их буквально, как правду. Мы можем воспринимать эти неясности своей истории, как сплав переживаний.

Помните, что большая часть памяти — это не последовательная и непрерывная запись чего-то, что в действительности произошло. Это — процесс сборки элементов нашего переживания в гармоничное и организованное целое.

В добавление к этому, мы часто разделяем элементы травмирующего переживания на части, чтобы уменьшить интенсивность эмоций и ощущений. Вследствие этого, лишь отдельные части запомненного нами травматического события имеют вероятность быть полностью достоверными. В общем, полное «воспоминание» о травматическом переживании, вероятнее всего, будет объединением отдельных элементов множества переживаний. Элементы, которые попадают в эту «плавильную чашу», могут происходить из актуального переживания, испытанного людьми, и/или переживаний, которые они испытали, читая книги или газеты, слушая рассказы, видя сны, просматривая фильм, разговаривая с другом (или терапевтом) и так далее. Короче говоря, любые входные данные, сенсорные или информационные, которые имеют сходный эмоциональный или чувственный оттенок, могут быть призваны для создание «воспоминания». С точки зрения организма, все эти элементы переживания являются эквивалентными, если они несут в себе одинаковый тип возбуждения и эмоционального воздействия.

То, что пытается сообщить нам телесно ощущаемое чувствование, это — «Вот как я себя чувствую». Однако из-за того, что состояние возбуждения активирует интенсивную поисковую реакцию, человек, испытывающий возбуждение, предрасположен (правильно или неправильно) истолковывать любую подобную информацию как «причину» активации — другими словами, как подлинное воспоминание о событии. Из-за того, что эмоции, сопровождающие травму, настолько сильны, так называемые воспоминания могут показаться реальнее самой жизни. В добавление к этому, если присутствует давление со стороны членов группы или терапевтов, книг или других средств массовой информации, люди, переживающие эмоциональные страдания, ищут причину своих страданий и восприимчивы к выдуманным воспоминаниям такого рода. Именно так и могут возникать так называемые ложные воспоминания.

К сожалению, многие терапевты применяют техники интенсивного эмоционального высвобождения при работе с травматическими (или другими) симптомами. Это именно тот вид эмоционального давления, который может активировать состояния высокого возбуждения. Когда это происходит, мы видим появление коллажей, составленных из сильных переживаний, которые воспринимаются (по степени их интенсивности) как «настоящие» воспоминания. Не важно, являются ли эти воспоминания объективно точными. Первостепенную важность имеет то, обостряется или разрешается соответствующая им активация. Необходимо, чтобы неразряженная активация, блокированная в нервной системе, была разряжена. Эта трансформация не имеет никакого отношения к памяти. Она имеет дело с процессом завершения наших инстинктов выживания.

Некоторым людям трудно принять идею о том, что память не является непрерывной записью реальности. Эта мысль приводит их в замешательство.

Наши воспоминания о том, где мы были и что сделали, вносят значительный вклад в наши сознательные и бессознательные представления о том, кем мы являемся. Многие люди рассматривают воспоминания как драгоценности, даже если они сознательно не признают их в качестве основы самой своей индивидуальности.
Когда мы воспринимаем память, как «неоднородную смесь» информации, образов и реакций, мы открываем дверь, ведущую к свободе. Фиксированное воспоминание буквально записанных событий часто ограничивает нас в определенных пределах. В известной степени, когда мы крепко цепляемся за какую-то конкретную версию памяти, то уже не можем делать то, что мы всегда делали в отношении нее.

Проблема в том, что неразрешенная травма вынуждает нас повторять то, что мы делали раньше. Новые и творческие соединения возможностей не придут к нам легко. Ключ к трансформации травмы состоит в том, чтобы медленно продвигаться в направлении к гибкости и спонтанности.

Когда мы травмированы, возникает нарушение в том, как мы перерабатываем информацию. Организм становится неорганизованным и во многом теряет свою плавность и нормальную способность категоризировать информацию. Нормальная функция самоорганизации организма должна быть установлена заново. Если мы чувствуем в себе склонность к тому, чтобы сосредоточиться на воспоминаниях (даже если они по существу верные), нам важно понять, что этот выбор ослабит нашу способность выходить из наших травматических реакций. Трансформация требует изменений. Одной из вещей, которые должны измениться, являются наши взаимоотношения со своими «воспоминаниями».